Нельзя сказать, чтобы он был для них совершенно новым. Отношение к телу — одна из важнейших ценностных ориентаций любой культуры. Тело — не простая физическая, природная данность, а сложный социальный конструкт. В отечественной науке это одним из первых понял и реализовал в своих исследованиях средневекового телесного канона М.М. Бахтин. Однако дуалистическое противопоставление «тела» и «духа» и требование безусловного подчинения первого второму неизбежно делало телесность частным и маргинальным явлением. Как происходила «реабилитация» телесности в мировой философии и культурологии, хорошо показано в книге Ирины Быховской¹.

В традиционной русской культуре водораздел между «духом» и «плотью», равно как и между телесным «верхом» и «низом» был особенно высоким и непроницаемым. Советская власть усугубила эти символические запреты жестким полицейским единообразием и ханжескими табу. Марксистская идеология подозрительно относилась к таким понятиям как «дух», «душа» и «духовность» — от них попахивало идеализмом и религией. Но если внимательно рассмотреть нормативный канон «советского человека», окажется, что он не только бездуховен, но и бестелесен. Это была в буквальном смысле слова бездуховная бестелесность ².

Хотя советская философия считались материалистической, образ человека, которым она оперировала, был нематериальным. В двух послевоенных изданиях Большой Советской Энциклопедии тело представлено двумя статьями «Тело алгебраическое» и «Тело геометрическое», плюс «телесные наказания» и «телесные повреждения». В «Философской энциклопедии» (1960-1970) редкие упоминания о «теле», «телесной субстанции» и «телесности» почти все содержатся в историко-философских статьях, посвященных Платону, Фоме Аквинскому, Лейбницу и идеалистической философской антропологии. Таким же «бестелесным» был и большой «Философский энциклопедический словарь» (1983).

Дело было не в стыдливости. Просто человек, лишенный конкретной индивидуальности и низведенный (философы искренне полагали, что — возвышенный) до своей «социальной сущности», в материальном теле вообще не нуждался, оно ему только мешало. Первая советская философская книга на эту тему³ вышла в Ростове в 1988 году.

Не лучше обстояло дело и в психологии. Ни в «Кратком психологическом словаре» (1985), ни в исправленном и дополненном словаре «Психология» (1990), ни в учебниках психологии тело, если не считать отдельных психофизиологических процессов и реакций, вообще не упоминается. Когда в начале 1970-х годов. меня заинтересовало подростковое самосознание, в котором образ собственного тела и внешности занимает одно из центральных мест, я обнаружил, что телом как психологическим и культурным феноменом в СССР всерьез занимались только психиатры в связи с нарушениями «схемы тела» при шизофрении. В общем-то, это было вполне логично. Если сексуальность изучали только сексопатологи, то и телом должны заниматься исключительно психиатры: нормальный, здоровый человек своего тела не чувствует, не осознает и им не интересуется.

В последние годы наряду с бурным взлетом феминистских исследований внимание ученых стали привлекать и проблемы маскулинности — как меняются мужчины и их представления о самих себе в современном мире, в котором они утрачивают свою былую власть и гегемонию? Изменение общего канона маскулинности неизбежно сопровождается также изменением мужского телесного канона, эти сдвиги можно проследить как в изобразительном искусстве, так и в бытовой культуре тела.

С этой точки зрения весьма поучительной оказалась и история мужской одежды. До последних десятилетий история одежды была преимущественно историей вещей — что люди носили, из чего они шили одежду и как разные моды сменяли друг друга? В последние годы она становится историей человеческих взаимоотношений, в контексте которых вещи обретают определенный социальный смысл. Это имеет прямое отношение к истории тела. Где, когда и зачем люди закрывают или, напротив, открывают свое тело? Какие знаковые функции выполняет одежда, чем одетое тело отличается от голого или полуодетого и т.д.?

Поэтому история тела неотделима от истории одежды, которая включает по крайней мере три аспекта — предметный, технологический и функциональный. Первый отвечает на вопрос, какая именно часть тела закрывается. Одежда может быть прикрывать все туловище и ноги, только верхнюю часть туловища, до пояса или до середины бедер, только живот, бедра и ноги до колен или ниже, только ягодицы, бедра и гениталии, спереди и сзади и т.д.

Технологический вопрос сводится к тому, из чего ( кожа, ткань, листья, ветки, птичьи перья, ракушки, просто краска и т.д.) и как построена и чем поддерживается (просто наброшена, завязана или специально сшита) одежда. Наконец, функциональный вопрос показывает, чему служит одежда — физической защитой от неблагоприятных внешних воздействий, символической защита от враждебного взгляда («сглаз»), украшением, демонстрацией социального статуса и т.д. Соотношение этих моментов может быть разным, в зависимости от климата, образа жизни и символической культуры данного народа или общества.

Одним из увлекательнейших и одновременно наиболее комичных аспектов в данной связи оказалась история штанов.

Мужчины без штанов

Как известно, не все народы носили штаны. Некоторые обходились набедренными повязками, а древние греки и римляне прикрывали наготу длинными льняными или шерстяными рубашками. В Древней Греции они назывались хитонами, причем мужчины, начиная с классического периода, носили хитоны короткие, до колен, женщины — длинные, до ступней. Поверх хитона одевался плащ — гиматий, который у мужчин застегивался под правой рукой. В Риме хитону соответствовала туника, поверх которой мужчины набрасывали особое покрывало — тогу, расцветка которой зависела от социального статуса человека, или менее формальный плащ — паллий.

Многие другие народы (кельты, германцы, скифы, сарматы и др.) предпочитали дополнять рубашку и кафтан, прикрывающие верхнюю часть тела, специальной упаковкой для гениталий, которая и получила название штанов — немецкое die Bruch, английское breeches, французское braie или breches, голландское broek (произносится «брюк»). Общий первоисточник этих слов — латинское bracae, которое, в свою очередь, восходит к кельтскому корню. Поскольку сами римляне штанов не носили, латинское bracatus означало не только «носящий штаны«, но и «иноземный», «чужой» и «изнеженный».

Однозначный перевод всех этих слов с одного языка на другой зачастую невозможен, потому что одно и то же слово в одну эпоху обозначало нижнюю (исподнюю), а в другую — верхнюю одежду. Неоднократно менялось и соотношение штанов (одежда для бедер, немецкое Beinkleid) и чулок (одежда для ног) . Поэтому историки одежды обычно сопоставляют термины с изображениями. Например, у древних англосаксов breech(es) (от слова breech — зад, ягодицы) были единой верхней одеждой типа рейтуз или колготок, закрывавшей не только бедра, но и ноги. После норманнского завоевания Англии в 1066 г. поверх них стали носить норманнскую тунику, тем самым штаны превратились в исподнюю одежду (типа кальсон). Слово hose (рукав, кишка, футляр), которое обычно переводится как чулки или длинные носки, типа «гольфов&lraquo;, некогда обозначало также штаны в обтяжку, рейтузы. Первоначально верхняя (набедренная) часть, которую с конца ХIV до начала ХVI в. называли breech(es), и нижняя (ножная) часть (hose) были единым целым. Однако в ХVI в. верхнюю часть штанов отделяют от нижней цветом и даже материалом. Некоторое время (с конца ХVI в. до 1660 г.) слова breech(es) и hose были синонимами. Но после того, как они окончательно разделились, слово hose стало обозначать чулки, а breech(es) — короткие штаны («бриджи»)⁴. Аналогичная эволюция произошла в немецком и французском языках.

Изучение соответствующей терминологии затрудняется также тем, что названия одежды нередко табуируются так же строго, как и обозначение гениталий. Самый распространенный старый русский эвфемизм штанов — «невыразимые», то, что нельзя назвать.

Древнерусская одежда IХ-ХIII вв., вся в целом, называлась «порты» и состояла из длинной рубахи и штанов, которые также назывались портами или портками⁵. Слово «штаны», происхождение которого остается спорным⁶, появилось во второй половине ХVIII в., после чего «портами» стали называть нижнюю одежду, исподнее, полотняные кальсоны. Слово «брюки» (от голландского broek) появилось во второй половине XVIII в. (по Фасмеру — при Петре I), но до середины XIX в. было малоупотребительным. Слово «шаровары», обозначающее широкие штаны особого покроя, заправляемые в голенища, происходит от турецкого шальвары

Но нас здесь интересует не история портновского словаря, одежды или моды, а только их связь с мужским телесным каноном — какой тип мужского тела формировала та или иная одежда и связанные с нею правила этикета?

Древнейшие штаны до колен, изготовленные из шкуры животных, изображены уже на рисунке каменного века в одной испанской пещере 10.000 лет тому назад. Кельты и германцы достоверно носили штаны в VI в. до н. э. Сначала это был просто кусок кожи или ткани, закрепленный между бедрами для прикрытия и защиты гениталий. В дальнейшем форма штанов усложнялась и совершенствовалась.

Длина и ширина штанов, а также способы их сочетания с рубашкой и кафтаном исторически изменялись и были разными у разных народов. Древние скифы и сарматы носили длинные рубашки и куртки и длинные штаны, узкие или широкие. У древних славян штаны были длинными и узкими и поддерживались ремешками на бедрах⁷. У кельтов и германцев штаны были очень широкими. Франки до V в. носили короткие штаны, но потом их удлинили.

Эти вариации зависят как от практических моментов (климат, характер деятельности, тип вооружения, форма доспехов, длина верхней одежды), так и от моды. Однако любые изменения в стиле мужской одежды всегда и всюду вызывали жаркие споры и оказывались в центре идеологической борьбы.

«Наши» и «не наши» штаны

В СССР на моей памяти одно из главных таких сражений, «пограндиознее Полтавы», развертывалось вокруг ширины брюк. В первые послевоенные годы партия и комсомол яростно боролись с широкими и длинными брюками, безуспешно доказывая молодежи, что это некрасиво и вообще незачем подметать своим клешем пыль. С течением времени эта мода прошла, сменившись короткими узкими «дудочками». Но теперь компартия и послушный ей комсомол считали, что узкие брюки несовместимы с широтой мировоззрения. «Стиляг» выгоняли с танцплощадок, прорабатывали на собраниях и т.д. Тогда мне казалось, что такие глупости возможны только у нас. Но в этом, как и в своей многолетней отчаянной борьбе против длинных волос, советская власть вовсе не была оригинальной. Так, споры о штанах (носить ли их вообще, длинные или короткие, широкие или узкие, скрывающие или облегающие, темные или яркие) шли на протяжении всей истории человечества, причем в них можно выделить несколько идеологических констант и оппозиций:

• Мужское — женское. Страх уподобиться женщинам, «обабиться», потерять свое мужское достоинство.
• Свое — чужое. Страх уподобиться чужакам, потерять свою этническую идентичность и исконное прошлое; как сказал бы товарищ Сталин, низкопоклонство перед иностранщиной.
• Высшее — низшее. Страх потерять материализованные в одежде сословно-классовые привилегии.
• Традиционное — новое. Конфликт поколений, страх перед культурными инновациями, носительницей которых является молодежь и за которыми всегда маячит вопрос о власти. Борьба против новой моды прикрывается флагом защиты традиционных духовных ценностей.
• Нравственное — безнравственное. Идеологическая борьба против любых инноваций обязательно облекается в форму защиты морали, скромности и стыдливости, а новая мода провозглашается бесстыдной.
• Нормальное — извращенное (= гомосексуальное). Страх перед гомосексуальностью пронизывает все споры о мужской одежде. Удлиняя куртки, мужчины уподобляются женщинам, укорачивая — показывают гениталии и т.д. В любом случае от этого выигрывают гомосексуалы.

Первая великая битва вокруг штанов развернулась еще в императорском Риме. Как известно, римляне штанов не носили. Но римским солдатам германские кожаные штаны до колен показались удобными, и они спонтанно взяли их на вооружение. В III в. штаны стали появляться и в самом Риме, появились даже портные, специализировавшиеся на их пошиве. Разумеется, с «варварской&aquo; модой всячески боролись. В 397 г. императоры Гонорий и Аркадий официально запретили ношение в Риме штанов, виновные наказывались изгнанием и конфискацией имущества⁸. Не помогло...

В раннем средневековье споры шли не отдельно о штанах, а о костюме в целом. При этом фигурируют два главных, отчасти противоположных, мотива: забота о том, как лучше прикрыть гениталии (довод в пользу длинных плащей) и забота о том, чтобы отличаться от женщин (довод в пользу коротких плащей и камзолов).

Первым доводом в пользу длинной одежды в каролингскую эпоху были соображения удобства. «Кому нужны короткие плащи? В постели, они не могут нас прикрыть; на коне, они не защищают ни от дождя, ни от ветра; а когда мы сидим, они не спасают наши ноги ни от холода, ни от сырости», — говорил Карл Великий⁹.

Для церковников важнее были знаковые — гендерные и этнокультурные — моменты. Первым делом Западной Европе нужно было отмежеваться от Византии. В Византии основой мужской одежды была римская туника. Парадная одежда императора — дивитисий (позже она стала называться саккосом, который вошел и в облачение московских патриархов) представляла собой длинную, сравнительно узкую в подоле тунику с широкими рукавами¹⁰, под которой были надеты узкие штаны. Так же одевались и знатные люди империи. Западным людям это казалось неприемлемым.

Епископ Лиутпранд, посетивший в 968 г. с дипломатической миссией Константинополь, решительно осудил «женственный» византийский «унисекс», противопоставив ему «мужественную» франкскую моду: «Греческий монарх носит длинные волосы, одежду с широкими рукавами и женскую прическу... Это лжец, предатель и т.д. Напротив, король франков носит красивую, коротко подстриженную шевелюру, а его одежда, включая колпак, совершенно отлична от женской»¹¹.

В ХI в. восточная мода распространяется в Западной Европе, мужская верхняя одежда удлиняется. Церковников это приводит в ужас. Автор «Церковной истории» Ордерик Виталий жалуется, что вместо «скромной одежды, совершенно приспособленной к формам тела», молодые люди теперь подметают пыль длинными полами и плащами, их руки теряются в складках широких рукавов, «они не могут ни ходить, как следует, ни делать ничего полезного». Это делает их мягкими и похожими на женщин. А женственность в мужчине — не что иное, как проявление содомского греха. Все это не имеет ничего общего с «честными обычаями наших предков» и сулит стране позор и вырождение¹².

Прически и бороды

Такие же точно споры шли о прическе и бороде¹³. В 1043 г. один немецкий аббат в письме к другому сетовал на распространение «отвратительного для скромных глаз постыдного обычая пошлых французов ... стричь бороду, укорачивать и деформировать одежду». Полвека спустя нормандец Ордерик Виталий, напротив, пишет, что «сейчас почти все наши соотечественники посходили с ума и носят маленькие бородки, признавая тем самым, что, подобно козлищам смердящим, они погрязли в мерзких вожделениях». По словам другого проповедника (1105 г. )., «длинные бороды придают людям вид козлов, чьей мерзкой порочности постыдно подражают своими грехами прелюбодеи и содомиты».

Одновременно с бородами идут гонения на длинные волосы. Руанский собор 1096 г. постановил, что «ни один мужчина не должен отращивать длинных волос», а епископ Годфруа Амьенский даже отказался принять пожертвования от человека, «который явился неподстриженным... полагая, что не стоит принимать дары от того, кто, подобно женщинам, распустил кудри по плечам».

Но как быть с канонически длинными волосами Христа (советские «волосатики» 1970-х годов апеллировали к образам Маркса и Энгельса, Гоголя и Фиделя Кастро)? Авторитетный церковный комментатор ХII в. разъясняет: «Христос и Его апостолы изображаются с длинными волосами не потому, что они носили их в действительности, а из соображений святости».

Даже против бороды как символа мужественности был аргумент. По словам Сикарда Кремонского (вторая половина ХП в.), «мы бреем бороду свою, дабы выглядеть как мальчики; подражая их скромности и невинности, мы будем пировать с Господом и войдем во царствие небесное (Матфей. 18:3) и мы будем равны ангелам с их вечно цветущей юностью. Но в течение постов мы отпускаем наши бороды, стараясь выглядеть как кающиеся грешники...»¹⁴.Нашим комсомольским активистам, которые видели в длинных волосах и бородах знак влияния растленного Запада, было далеко до такой утонченности. Но результаты усилий были в обоих случаях были одинаково ничтожны.

Длина кафтана и покрой штанов

Длинная верхняя одежда, хотя мужские кафтаны были все-таки короче женских, продержалась приблизительно до ХIV в. В ХIV-ХV вв. мужская и женская мода развивались в противоположных направлениях: женская одежда удлинялась, а мужская укорачивалась и становилась облегающей, делая нижнюю часть тела все более видимой. В результате этого резко возрастает значение штанов. Французский историк одежды Франсуаза Пипоньер пишет даже о революции в мужском костюме в ХIV веке¹⁵.

Если в раннем средневековье мужской кафтан закрывал большую часть ног, то к 1350 г. он укоротился до колен, а в 1376 г. уже не прикрывал даже гениталий¹⁶. Короткие камзолы и узкие штаны отчетливо обрисовывали ягодицы и даже контуры пениса. Новая молодежная мода смущала не только моралистов и церковников, но и широкие круги горожан. Майнцская хроника 1367 г. жалуется: «В наши дни человеческая глупость дошла до того, что молодые мужчины носят такие короткие кафтаны, которые не закрывают ни срамных частей, ни зада... О, какой невероятный стыд!»¹⁷. В середине ХIУ в. муниципалитеты многих городов (Шпейер, Страсбург, Геттинген, Цюрих и др.) принимают специальные постановления, запрещающие мужчинам носить кафтаны выше колен. В конце ХIV в немецкое городское право требует, чтобы мужское платье «полностью прикрывало стыд сзади и спереди». В 1354 г. Геттингенский горсовет постановил, что мужская верхняя одежда, камзол или плащ, должна быть не короче, чем 1/4 локтя выше колен¹⁸.

Жалобы на короткие куртки и обтягивающие штаны, под которыми или сквозь которые «все видно» и которые привлекают внимание «содомитов», раздаются не только в Германии, но и в Италии, Франции, Англии (об этом писал, например, Чосер). Французские проповедники сравнивали «бесстыжих юношей» с обезьянами, утверждая, что именно публичная демонстрация обтянутых задниц стала причиной поражений Франции в Столетней войне. «Смешную и бесстыдную моду» в 1355 г. запретил король Неаполя Роберт Анжуйский. Его примеру вскоре последовали Милан, Флоренция, Рим и другие итальянские города.

В дело вмешивается сама римская курия. Во-первых, модная одежда безумно дорога, папа Иоанн ХХII даже сделал выговор за излишнюю роскошь французскому королю Филиппу VI. Во-вторых, она безнравственна: наклоняясь, чтобы помочь своему господину, молодые люди в коротких камзолах и узких штанах вольно или невольно показывали зад всем остальным. Действительно, показывали. Но что можно сделать против моды, которой придерживаются правящие монархи и их придворные?

Чтобы быть красивым, надо страдать

Мода никогда не стоит на месте и не развивается прямолинейно. В ХVII веке в моду вошли широкие так называемые «испанские штаны», с множеством оборок и складок, в которых тело теряется. У мушкетеров Людовика ХШ штаны длинные и пышные, не обрисовывающие ни бедер, ни ног, сплошные складки, банты, ленты, кружева. Широкие штаны имели много разных форм и названий — Bundhose, Rheingrafenhose (были модны в 1655-1680 годах, по имени голландского посланника в Париже графа фон Сальм) и т.д.

В конце ХVII века штаны снова укорачиваются и суживаются, мужские ягодицы теперь прикрываются длинным кафтаном, из-под которого видны ноги до колен или немного выше. Эта мода характерна и для стиля рококо. Один из самых ярких ее образов — знаменитый портрет Гейнсборо «Голубой рисунок мальчик».

Форма штанов, как и вообще одежды, была сословной. Французская аристократия, а затем и все дворянство, носило короткие, застегивающиеся под коленом штаны кюлоты (сulotte от le cul — зад, задняя часть). Сначала это были очень короткие штаны, прикрывавшие только зад и гениталии, они вошли в моду около 1580 г., при Генрихе III, и держались до 1670 г. Потом их удлинили до колен и одновременно сделали узкими, в обтяжку. Третье сословие, не говоря уже о народных массах, этой моды не признавало, предпочитая более традиционные длинные штаны, панталоны. В итоге форма штанов стала маркировкой сословно-классовой принадлежности. В годы Французской буржуазной революции аристократы пренебрежительно называли противников монархии и феодализма «санкюлотами» (sans culotte) буквально — «беспорточники». Название фасона штанов стало политическим термином.

Впрочем, панталоны тоже могли быть разными. Аристократическая мода конца ХVIII — начала ХIХ в. всячески подражает античности. Возникает специальная «нагая мода», когда женское тело закрыто, но его формы, напоминающие античные статуи, просвечивает сквозь тонкую ткань (так называемый эффект «мокрой ткани»)¹⁹. В мужской моде также господствует статуарность, включая облегающие панталоны.

Хотя панталоны конца ХVIII — начала ХIХ века вообще были узкими, модники-аристократы шили их совсем в обтяжку. Чтобы надеть такие штаны без складок, нужна была помощь четырех слуг, зато они сидели, как влитые, обрисовывая все мужские достоинства. Как сказал аббат Мерсье, «мужчина втискивается в них, как в перчатку. Адам в одном фиговом листке был одет гораздо приличнее»²⁰. Под панталонами депутата от Сан-Доминго Жан-Батиста Белле на парадном портрете кисти Жироде (1797) ясно виден внушительный пенис.

Еще откровеннее были модные в начале ХIХ в., а потом ставшие в России частью парадной офицерской формы лосины, белые штаны из кожи лося или оленя. Для идеального облегания, их приходилось натягивать на голое тело влажными, после чего они высыхали, причиняя офицеру сильные неудобства. Николай I, который был большим франтом, из-за болезненных потертостей кожи по нескольку дней не мог выходить из внутренних помещений дворца²¹ (Кирсанова, 1995, с. 160). В боевой обстановке лосины были вовсе непригодны. Но если хочешь быть красивым — надо страдать.

В последней трети ХVIII в. в моду входит фрак, длинные фалды которого прикрывают зад, зато открывают взору обтянутые узкими штанами бедра и ноги спереди.

Скромное обаяние буржуазии

В ХIХ веке в мужской одежде надолго восторжествовали пуританские, буржуазные вкусы, общую эволюцию которых резюмирует Сабина Брендли²². Главные буржуазные добродетели — бережливость, скромность, практичность и деловитость. В противоположность аристократической расслабленности, буржуазная цивилизация направляет основные усилия на дисциплинирование мужского тела. Мужское тело — это машина, которая прежде всего должна быть исправна, а воспитание тела — часть самодисциплины. Судя по многим описаниям ХIХ века, не только физические упражнения, но даже уроки танцев нужны мужчине для того, чтобы сделать свое тело не столько красивым, сколько гибким и послушным.

Это преломляется и в одежде. Поскольку главная мужская деятельность — война, а военная служба — необходимый институт мужской социализации, то военный мундир — самая красивая, «истинно мужская» одежда. «Душка военный» всегда в моде и в почете.

Ценности самообладания и дисциплины необходимы и в гражданской жизни. При всех региональных, сословных и иных вариациях, на протяжении примерно полутораста лет, с начала ХIХ до середины ХХ века мода старалась сделать мужское тело максимально закрытым, сдержанным, эмоционально невыразительным. Модная одежда как показатель статуса маркирует не столько индивидуальные, сколько социальные качества. На вопрос «Что значит быть хорошо одетым?», известный венский архитектор ХIХ в. Адольф Лоос ответил: «Это значит быть правильно одетым»²³. Не красиво, не богато, а именно правильно.

Серьезный, уважаемый мужчина носит длинные штаны и закрытую обувь, его шея и руки также закрыты. Строгость фасона мужской одежды усугубляется цветом. Яркое многоцветье придворного платья сменила унылая однотонность, с преобладанием черных, серых или коричневых тонов. Русский модный журнал писал в 1899 г. : «Вместе с карнавалом 1850 года исчезли последние цветные мужские костюмы; с этого времени воцарилось монотонное однообразие и некрасивые черные фраки и сюртуки и царствуют до сих пор»²⁴. Мужской костюм старается быть максимально бесполым, не обрисовывая тела. Формальная одежда заставляет мужчину держаться прямо, но сковывает движения. Какое бы то ни было украшение или расписывание мужского тела (например, татуировка) строго запрещены, это делают только в преступных сообществах. Известный историк мужской одежды Гундула Вольтер называет этот процесс «самокастрацией посредством моды»²⁵.

Разумеется, это упрощение. Хотя мужская одежда была более строгой и консервативной, чем женская, в ней было достаточно много вариантов и вариаций, причем каждый стиль одежды по-своему красив и привлекателен.

За разными стилями и моделями одежды всегда стоят разные нормативы мужской красоты, которые отчасти сменяют, а отчасти сосуществуют друг с другом. Причем они могут быть прямо противоположными.

Издавна считалось, что «настоящий мужчина» должен быть грубоватым и лишенным стремления нравиться. Соблазнительность и изящество часто ассоциируются если не с прямой женственностью, то с недостатком мужественности.

Однако во все времена были мужчины, которые не соблюдали этих правил, уделяли много внимания собственной внешности и выступали против стандартизации мужского тела и костюма. Это были так называемые денди (например, Оскар Уайльд в Англии и Стефан Георге в Германии). За их необычной и в силу этого вызывающей одеждой стояла не просто потребность выделиться из массы, но и сознательный эстетизм, желание сделать свое тело более выразительным и экспрессивным, превратить его в произведение искусства. Эта установка приходила в конфликт с традиционным каноном рациональной и сдержанной маскулинности.

Мужская мода и политика в России

Традиционная древнерусская одежда IХ-ХIII веков не отличалась особым разнообразием и состояла из длинной рубахи и штанов. В одежде ХIII-ХVIII вв. главным элементом оставалась рубаха, которая у женщин была до пят, а у мужчин несколько короче. Поверх рубахи мужчины носили длинный кафтан, до икр или до щиколоток, и штаны, покрой которых точно неизвестен. Этот тип одежды, которая полностью скрывала очертания мужского тела, сохранился в крестьянской среде и в последующее время²⁶. Боярское платье было богаче по оформлению и материалу, но по фасону таким же. Воинская одежда, естественно, была короче, открывая взору ноги.

С ХVIII века русская дворянская мода целиком переориентировалась на Запад. Отчасти это делалось по принуждению императорского двора (петровские ассамблеи, с обязательными танцами и т.п., обязательные мундиры, которые носили не только военные, но и гражданские чины), а отчасти в порядке добровольного подражания вышестоящим. Названия новой одежды также, естественно, были иностранными. Примечательна в данной связи фраза: «но панталоны, фрак, жилет — всех этих слов на русском нет».

Князь М.М. Щербатов в знаменитом сочинении «О повреждении нравов в России» (1774) ностальгически вспоминает времена, когда одну и ту же одежду носили несколько поколений (так было и в Европе в средние века) и осуждает Петра I, который повелел «бороды брить, отменил старинные русские одеяния и вместо длинных платьев заставил мужчин немецкие кафтаны носить»²⁷. По мнению Щербатова, европейская одежда подрывает исконную разницу мужского и женского начал и способствует развитию сластолюбия и безнравственной роскоши. Впрочем, это писали на Руси и много раньше, еще при Василии III.

Идеологические скандалы вокруг модной одежды возникали по самым разным поводам. Например, французские разноцветные узорчатые фраки были восприняты в России не только как неприличие, но и как покушение на государственные устои. Екатерина II боролась с этой модой с присущим ей чувством юмора: она приказала одеть в такие фраки всех столичных будочников и дать им в руки лорнеты, после чего юные франты сразу же перестали их носить. Павел I предпочитал репрессивные меры и формально запретил ношение французской одежды, наказывая ослушников лишением чинов и ссылкой²⁸. Но после смерти императора западная мода снова восторжествовала, на сей раз по английским образцам. Однако русским денди, к числу которых относился и Пушкин, иногда приходилось иметь неприятности более серьезные, чем осуждение света. Так что советские административные гонения на мини-юбки, длинные волосы и широкие, узкие или короткие брюки имеют под собой солидную историческую традицию.

Зачем штаны женщинам?

Помимо общеидеологического, «борьба за штаны» имеет социально-возрастной и гендерный аспект.

Во многих обществах первые штаны были для мальчика важным знаком повзросления, приобщения к мужскому сословию. В Древней Руси, а в деревне — и много позже, маленькие мальчики, лет до пяти, ходили без штанов, в одних рубашках. Этот обычай отчасти диктовался гигиеническими соображениями (экономия на стирке), но одновременно обозначал детский социальный статус, включая, в известном смысле, бесполость ребенка. Такие же правила существовали и в средневековой Европе (это подробно проследил французский историк Филипп Ариес²⁹). Немецкие мемуаристы ХVI в. с особой теплотой и гордостью вспоминают свои первые штаны, они даже помнят их цвет³⁰.

В Новое время повзросление символизируется удлинением штанов. Мальчик «вырастает» из коротких штанов не столько физически, сколько социально. Мальчики-подростки нетерпеливо ждали наступления того момента, когда им будет позволено сменить короткие штаны на полноценные «взрослые» брюки. В художественной и мемуарной литературе ХIХ — начала ХХ веков часто фигурирует мальчишеская мечта о длинных брюках, дающих одновременно взрослый и гендерный статус. Впрочем, и сегодня назвать мужчину «мальчиком в коротких штанишках» эквивалентно выражению «молоко на губах не обсохло».

Еще важнее гендерная иерархия. Немецкая исследовательница Зигрид Меткен детально исследовала и проиллюстрировала «борьбу за штаны» в истории европейской культуры³¹.

По крайней мере с начала ХIII века, между мужчинами и женщинами шла напряженная «борьба за штаны» как символ маскулинности, власти и потенции. Точнее — не столько женщины борются за право носить штаны, сколько мужчины боятся их лишиться. Во многих языках и фольклоре существуют поговорки и шутки на тему о том, как женщина хочет иметь штаны, и что «у кого штаны — у того и власть». Немецкое выражение «Sie hat die Hosen an» («она в штанах») означает, что «она всем в доме заправляет».

С ХIII до конца ХVII века создано множество рисунков, гравюр и каменных изображений того, как женщина (или женщины) насильно снимают с мужчины штаны, порют его и т.д. Тема борьбы за штаны широко представлена в народной культуре, чаще всего в сатирическом ключе. Лубочные сцены этого рода, в том числе русские (по немецкому оригиналу), создавались и в ХIХ веке.

Общая черта всех этих картинок — изображение женщины как опасного агрессора. Эта символика, при всей своей шуточности, подчас вызывающе сексуальна. На деревянном музыкальном инструменте (мизерикорд) ХVI веке, стоящем в одной бельгийской церкви, вырезана торжествующая женщина, рядом с которой стоит беспомощный мужчина с поднятыми вверх руками и без штанов, а его пенис привязан к веревке, за которую женщина победоносно дергает. На других рисунках женщина просто стаскивает с мужчины штаны или муж с женой борются за них. Зависимый муж — «подкаблучник» — обычно изображается без штанов и / или выполняющим женские обязанности (например, сидит за прялкой).

В этом ключе нужно рассматривать и традиционные запреты и строгое наказание женщин, надевавших мужскую одежду. Даже когда женщины давно уже отвоевали право носить штаны, женские джинсы и брючные костюмы вызывают у консервативных мужчин гнев и раздражение. При советской власти с женскими брюками боролись не менее решительно, чем с мужскими длинными волосами. В начале 1980-х годов ректор Ленинградского Института культуры (!!!) отменил свой запрет на женские брюки только после того, как его высмеяла «Комсомольская правда». В провинции произвол большей частью оставался безнаказанным.

Особый сюжет теперь уже прошлого ХХ века — отношение к шортам. Шорты впервые появились на свет как элемент обмундирования английских колониальных войск в конце ХIХ века и вскоре стали в Европе распространенной спортивной, а затем и повседневной верхней одеждой. Американские студенты надевают шорты, как только становится тепло, голые ноги их явно не смущают.

В России дело обстоит несколько иначе. Первые шорты появились у нас в 1910-х годах под влиянием бойскаутов и позже вошли в массовый обиход в качестве пионерской летней одежды. Однако взрослым они не разрешались. В 1950-х годах на курортах Крыма и Кавказа мужчин в шортах административно преследовали, не обслуживали в магазинах и парикмахерских и даже забирали в милицию. Местные жители говорили, что голые мужские ноги их оскорбляют.

Даже в жаркой Индонезии, по воспоминаниям журналиста Алексея Симонова, сотрудники советского посольства не смели ходить в шортах, воспринимавшихся как трусы: «Почему это ты в коротких штанах пошел в магазин? Посол запретил»³². У некоторых эти представления сохранились и по сей день.

Зато обнаженный мужской торс россиян не смущает. В теплую погоду молодые мужчины часто работают и играют в спортивные игры раздетыми до пояса. В США такое встречается редко. Американские студенты ходят в шортах, зато их грудь и спина, как правило, прикрыты майкой или рубашкой. Чем объясняется эта разница, я не знаю.

Тонкие межкультурные различия существует в длине шортов. В США уже много лет решительно преобладают длинные, ниже колен, шорты или бермуды (широкие, чуть ниже колен, штаны из пестрых хлопчатобумажных тканей). Напротив, в Германии, где короткие кожаные штаны стали предметом массового обихода уже в начале века, в Англии и ряде других европейских стран чаще видишь короткие шорты.

Летом 1996 г. я прожил десять дней в Кембридже и много гулял по разным колледжам. Было жарко, конец учебного года. На природе студенты, как правило, ходили в шортах, а на многочисленных официальных приемах — в формальных костюмах. Каково же было мое изумление, когда на лужайке перед колледжем я вдруг увидел двоих юношей в парадных блейзерах и белоснежных рубашках с галстуками и... в затрапезных коротких шортах . Контраст между формальным верхом и неформальным низом был настолько сильным, что ребята выглядели неодетыми, в первый момент я даже подумал, что они не успели переодеться. Но такие парни встречались часто, в конце концов я не выдержал и спросил одного «полуодетого» студента, что это значит. «Это очень просто, сэр, — ответил молодой человек. — Сейчас всюду идут выпускные вечера и встречи, некоторые из них происходят в саду, сидеть на траве в парадных брюках неудобно, вот мы и носим шорты».

На мой взгляд, в этом есть не только соображения удобства, но и своеобразный юмор. В университете всюду висели грозные приказы администрации, осуждающие манкирующих формальной одеждой профессоров и студентов. Однако старые регламенты, предусматривающие форму костюмов и галстуков, ничего не говорили о штанах, — вообразить, что джентльмен может появиться на публике в шортах, никто не мог. Сочетая несовместимые друг с другом части туалета, студенты отдавали дань древним обычаям и одновременно высмеивали, деконструировали их (в прежние поколения ничего подобного в Кембридже не было). Нечто подобное из озорства проделывали студенты престижных американских университетов в 1960-х годах: повинуясь строгим правилам этикета, они появлялись на парадном обеде в предписанных пиджаках и галстуках, под которыми однако не было рубашек, а то и штанов³³.

Индивидуальный стиль одежды только дополняет варианты соответствующей субкультуры. Тут уже важен имидж, который ты хочешь создать. Сами по себе шорты практически ничего о тебе не говорят: все в шортах, и ты в шортах, ничего особенного. Но в пределах групповой моды могут быть различия.

Более длинные шорты создают неэротический имидж серьезного молодого человека, который не придает своим ногам особого значения. Напротив, короткие (по сравнению с модой) шорты выражают желание сделать свои ноги объектом внимания: если я показываю голые ноги, значит, я хочу, чтобы на них смотрели, и это подобно женской мини-юбке, может иметь определенный эротический смысл приглашения и обещания.

* * *

При всей внешней анекдотичности история штанов, точнее, социального приятия и неприятия их различных разновидностей и функций, может немало сказать об истории гендерного самосознания. В частности, их приключения на протяжении ХХ века подтверждают, что мы являемся свидетелями не гомосексуализации или феминизации мужского тела, а значительно более серьезного социального процесса: ослабления гендерной поляризации. Однако этот процесс социально и культурно дифференцирован и стратифицирован и сопутствующие ему «битвы одеяний» не утратили своей идеологической нагруженности и прямой зависимости от социального контекста.

Сегодня эта «идеологическая нагруженность» особенно наглядно проявляется на примере отношения к наготе, даже когда речь идет о внешне сходных феноменах. Так, на Западе «натуризм» в последние десятилетия развивался преимущественно в русле леволиберальной идеологии. Напротив, петербургское «Общество культуры свободного тела» (ОКСТ), официально зарегистрированное в 1992 г., является скорее консервативно-националистическим. Его идеолог М.М. Русинов доказывает, что его сторонники не нудисты (это иностранное слово и движение), для них главное — воссоединение с природой, «возврат к старым ценностям и к той духовности, которая существовала на Руси еще во времена язычества»³⁴. Он проповедует враждебность к Москве и к Западу, где «нет ничего духовного» (что, впрочем, не помешало ему собственную книгу издать по-английски).

Наверное, нам рано смеяться над гонениями на узкие или широкие брюки: битвы за «нашу» одежду против «ненашей» моды не кончились и вряд ли когда-либо кончаться. Может, хоть вестись они будут более вменяемым образом...